Паровозикова. Девочка, которая никуда не спешит

Охо-хонюшки, - вздыхает Паровозикова. Ну куда, куда вы так безнадежно спешите, опаздывая на всю жизнь?

Она смотрит на каплю, которая вот-вот сорвется с ветки. В ней изумительно красиво отражается дом напротив – а она даже не замечала, насколько же он, оказывается, красив – ну, дом и дом, миллион таких вот, типовых и невзрачненьких. Не-е-т... Не миллион. Он особенный. Никто не знает, что мой дом летает... Такой хороший, такой славный и в сказочку просится. А вот пробежала бы мимо, торопясь и не разбирая вкуса увиденного, мазнула бы взглядом - и не заметила бы...

Паровозикова всматривается в каплю и хмурится. Конечно же, это всего лишь отражение. А отражения – они всегда перевернуты. Законы физики. Или оптики. Или это одно и то же? Непонятно, для чего это сочинил Ангел Имбирных Пряников – или кто там придумывает миры и все, что ими движет? Но только как-то сразу стало тревожно. Может быть, именно для этого и придумал? Чтобы встрепенулось что-то там, внутри? В душе ли, в сердце? Они не перевернуты, они опрокинуты. Отражения опрокинуты в небо. Паровозикова медленно катает языком это слово: от-ра-же-ни-я... Нет. Что, что все-таки мешает тебе называть их так, а, Паровозикова?

Конечно же, надо, надо бежать, нужно спешить, Паровозикову ждут, она уже опаздывает – на пару минут минимум. И все-таки она остается у ветки и продолжает смотреть. Вон оно что... Каждая капля не просто отражает Мир – она замыкает в себе его кусочек. Или даже не так. Когда-то и у кого-то был большой-большой красивый мир, который когда-то и кто-то не удержал в руках, уронил, и он разбился – как бьются зеркала. Хрустальные рюмки. Или сердца. Миллиарды миллиардов осколков, и все – точная копия малого кусочка Того, Что Было. По некоторым невозможно понять первоначальный замысел творца, а некоторые – те как на ладони. Как вот этот, с самым настоящим домом, который она только что назвала славным и даже захотела почесать его за ушком и напоить молоком, ну чисто котенка. Подожди-ка... Как это она сказала? Как на ладони?

И Паровозикова очень медленно подставляет ладошку, а потом и вторую под каплю. Эти мирки, думает она. Эти мирки, вновь и с трудом собравшиеся, опрокинуты, конечно же, в небо – а должно быть, трудно было отрастить его себе снова. И если они опять не удержатся и упадут, то куда, куда они упадут? Строго говоря – в небо. Паровозикова это понимает. А еще она понимает, что это их собственное небо, отраженное, придуманное, отрощенное. Не настоящее. А потом? Что будет потом? Миллиарды миллиардов осколков... Даже падая в седьмое небо, ты в итоге разбиваешься об землю. Ты сама, этот славный дом, блюдце с молоком, смех, мечты, все. Если, конечно, кто-то не подставит ладонь.

И она стоит, эта смешная девочка Паровозикова. Стоит и держит ладони для осколочка чьего-то мира. Подумать только – а если бы она в спешке проскочила мимо этой ветки? Не увидела бы, не поняла, просто не успела бы понять? Она опоздала бы на всю жизнь. На всю чью-то жизнь.

Сплетни из имбирвилльских газет:

Двести Восемьдесят Четвертый День Тринадцатого Года

О, я ужасно горд: вчера первый раз за всю историю имбирвилльского железнодорожного вокзала поезд сказал не «ту-ту», а «иго-го»...

Бухарест-Синайский

«Имбирвилльское железнодорожное расписание»

Приписка Никонелли ди Мамарацци: Вр-рёт! Врет и не краснеет. Я лично съем крышечку от любимого фотообъектива, если услышу, что поезда или там паровозики умеют говорить хоть что-то, кроме «ту-ту!»

Двести Восемьдесят ШестойДень Тринадцатого Года

Вот все-таки слово – оно не птичка. Не нужно, ой не нужно выпускать его сгоряча и в порыве полемики! Все, наверное, в курсе, что наша милейшая фотографиня категорически отрицает, что паровозики говорят хоть что-то, кроме простенького «ту-ту»? Настолько категорически, что пообещала лично скушать какую-то важную деталь своего фотоаппарата, если ей предоставят доказательства обратного. Ну так вот вчера вечером (чтобы не сказать – ночью) пфеффелька Паровозикова постучалась в окошко к Никонелли и вздохнула:

- Ты на меня, конечно, не сердись, хи-хи-хи...

- Не сержусь, не сержусь, я еще не спала – соврала Никонелли.

- Ой, врешь, хи-хи-хи...

- Ну хорошо, вру. Ты за своими фотографиями пришла? Не утерпела?

- Ой, фотографии я тоже возьму, хи-хи-хи...

- Тоже? Паровозикова, говори побыстрее, что ты хочешь? – взмолилась Никонелли, судорожно зевая.

- Чтобы ты меня простила, хи-хи-хи...

- Я тебя простила. Я пойду спать?

- Иди. Только... хи-хи-хи...

- Что – только?

- Вот, хи-хи-хи... – и Паровозикова поставила на никонеллин подоконник маленький зеленый паровозик.

- Хи-хи-хи... – сказал паровозик. И залился румянцем.

- Да, - виновато шмыгнула носом пфеффелька и добавила: - Хи-хи-хи...

Никонелли ди Мамарацци, блистательнейшая фотографиня, лауреатка черт-те-скольких Лунных Биеннале и Звездных Триеннале, несколько минут молча смотрела на хихикающий паровозик – пока не расхохоталась сама:

- Ой! Не могу!! Хихикает! Паровозик! Хихикает!! Это что же такое получается? Я завтра должна буду съесть крышечку своего объектива? Ха-ха-ха!

- Да, извини, - робко подтвердила Паровозикова и тоже захихикала.

Журналисточка Птифур Ле Бонёр,

еженедельный «Пфеффелькин дневничок»

Поскольку сегодня ровно в полдень на перроне железнодорожного вокзала в присутствии всех желающих проспорившая фотографиня Никонелли ди Мамарацци будет есть крышечку от собственного объектива, то я ради такого мероприятия беспрепятственно пропущу ее через парадный вход.

                                                      Бухарест-Синайский

        «Имбирвилльское железнодорожное расписание»

Пфеффелька Паровозикова.

Размер 18 см. Материалы пфеффелькины – бязь, флис, ленточки, пуговки-бубенчики и несколько драгоценнейших граммов счастья в придачу.

Продается. Цена 750 рублей плюс почтовые расходы.

Покупку можно оформить или в моем магазинчике на Ярмарке Мастеров или написав ts.buffoonery@gmail.com